Пушкинские строки,
давно ставшие хрестоматийными, как правило трактуются с одной, общепринятой
точки зрения: противопоставление ремесленного и творческого начала в искусстве
делается, неизменно, в пользу последнего. Между тем, подлинный художественный
образ всегда глубже и шире единой трактовки. Сочетание четкой, математически
выверенной мысли и высокой лирической ноты в душе автора не просто не отменяет
мощного творческого потенциала, но зачастую становится его надежным
фундаментом.
Геннадий Алексеевич Банников – родом из
полного романтики времени 60-х годов прошлого столетия, когда в жарких дебатах
сходились «физики» и «лирики», создавая густой романтический флер над теми, кто
«едет за туманом». Геолог по призванию,
образованию и профессии, успешный ученый, он в то же время талантливый поэт, а
также автор интересной автобиографической прозы, эссе, литературно-критических
исследований.
Выбор профессии во многом определил
непростую географию жизненных путей. Геннадий Алексеевич работал на Сахалине, в
Москве, Лондоне, Лагосе, Абу-Даби, Каире и других экзотических местах. Именно
там, в далеких «банановых» странах, по его собственному признанию, начал писать
стихи – от ностальгии. Сейчас живёт в Алма-Ате, руководит компанией по
обработке и интерпретации геофизических материалов.
Но поэтический
талант, однажды прорвавшись, вновь и вновь ищет выхода, эмоции, впечатления, а
с годами и жизненный опыт выливаются в слова, обретают поэтическую форму, и
Банников по-прежнему пишет стихи. На его счету уже пять авторских сборников
(один из них – в соавторстве с Ерболом Жумагуловым). Последняя по времени книга
появилась совсем недавно.
Поэт принимал участие во многих коллективных
сборниках. Печатался в региональных алма-атинских журналах «Простор»,
«Литературная Алма-Ата», Книголюб, а также в журналах «Российский Колокол»,
(Москва), «Пилигрим» (Германия), «Голоса Сибири» (Омск-Кемерово), «Под часами»
(Смоленск) и «Российский Писатель» (Санкт-Петербург). Но основная среда его
творческого обитания и общения с читателем была и остаётся в интернете: http://stihi.ru/avtor/gbann.
Творчество
Банникова неоднократно отмечалось наградами и премиями, автор становился
победителем престижных конкурсов и поэтических соревнований. Так, в 2000 году
он получил премию за 2-е место на поэтическом конкурсе, приуроченном к 10-летию
Республики Казахстан. В 2005 году стал победителем конкурса к 5-летию сайта
«Термитник поэзии», в 2007 году победил в 3-м туре конкурса «Открытие»,
проводимого журналом «Российский Колокол». В 2010 году он был удостоен
Есенинской премии СП России в номинации «интернет-поэзия», заняв в
соответствующем конкурсе 1 место.
Г.А. Банников является членом алма-атинского
клуба поэзии и авторской песни «Тоника», сам сочиняет песни и охотно исполняет
их для публики. Кроме того, он ведет поэтическую рубрику в журнале «Книголюб»,
дерзко названную им «Бриллиантовый век».
Не будучи, как уже
говорилось выше, профессиональным литературоведом, Банников, тем не
менее, попытается постичь природу поэтического творчества. В эссе «Смысл звука
(вопросы формализации поэзии)» он пишет: «Поэт, литератор представляет собой
антенну, излучающую и принимающую волны, в том числе звуковые (но и другие
тоже!). Волны эти, со всей очевидностью, имеют самые различные характеристики,
как и все физические волны – частоту, энергию, форму импульса, поляризацию и
т.д. Можно предположить, что с точки зрения волновой теории, воздействие того
или иного поэта на читателя главным образом зависит именно от вида, свойств и
интенсивности этих волн. Это качество поэта находит отражение в его стихах,
которые он оформляет в виде звуков, слов, предложений и т.д., что происходит
интуитивно или как любят говорить многие – "от Бога”».
Силы в интерпретации
истории литературы, а также непосредственно в рецензировании он попробовал в
статье «Размышления над книгой Т. Костандогло "Пятый воздух”». Заинтересовавшее
поэта исследование посвящено обстоятельствам гибели М. Цветаевой. Вообще мотив
смерти поэта довольно широко представлен в стихах Банникова. Он неоднократно
возвращается к самым известным трагедиям отечественной литературы, вписывая
Цветаеву именно в этот контекст, например в стихотворении «Кочегарное»:
Верёвка, Есенин... А вот пистолет
И рядом
лежит Маяковский...
или в «Легком дыхании», где он ставит Цветаеву в один ряд с самим
Пушкиным:
Чёрная
река или Елабуга,
Пуля-дура и петля бездарная…
Внутреннее
стремление к литературоведению определило попытку Банникова четко
классифицировать свои произведения по жанрам. В первую очередь, это – «лирика»,
главным образом, «любовная» и «философская», а также «гражданская»,
«городская», «религиозная». В отдельную группу выделяются «пейзажные»
стихотворения. Значительное число своих произведений автор называет
«ироническими», а почти половину маркирует словами «без рубрики». И как это ни
парадоксально, последнее, пожалуй, наиболее точное из всех определений. В целом
же, предложенная Банниковым рубрикация, за исключением отдельных, «чистых»
случаев, не столько характеризует конкретные стихотворения, сколько обозначает
направления творческого поиска автора. Большинство произведений, в
действительности, совмещают в себе признаки нескольких жанров, будучи
одновременно ироничными, философскими, а порой в то же время и религиозными или
гражданскими. Так, стихотворение «Чтоб жизнь твоя МузЫкою была» автор относит к
философской лирике. Действительно, в произведении звучит достаточно глубокая
мировоззренческая доктрина о необходимости для творческой самореализации
пожизненного сохранения в своей личности внутреннего «Я-ребенка». Однако для
выражения этой мысли поэт использует довольно иронические обороты и отмеченные
легким юмором сравнения:
Уйди в
себя. Поглубже и подальше.
Вглядись в свое изысканное я.
С ног
до макушки выпачкано сажей? –
Зато
чуть-чуть похоже на рояль.
Лирический герой стихотворения «Как жалко, что
уже» ощущает конечность и самоценность бытия, испытывает светлую грусть от
быстротечности жизни, трагически ощущает неизбежность ухода. Но все мысли и
эмоции выражены с наигранной легкостью, в манере подтрунивания над самим собой:
«Печаль и всё такое вселенское вполне – / Ромашки и левкои, мерло и каберне».
Возможно, поэтому стихотворение отнесено автором к «ироническим».
Поэзия Банникова
опирается на мировую художественную культуру, пропущенную автором сквозь призму
личного жизненного опыта. В его стихах – библейские образы, персонажи
произведений отечественной и мировой классики, деятели классической культуры и
представители попарта, современные популярные персонажи, аллюзии, скрытые
цитаты, вольная интерпретация известных произведений и реальных явлений. В
самых разных контекстах упоминает поэт Пушкина, Гоголя, Есенина, Маяковского,
Пастернака, Ахматову, Блока, Бродского, Платонова, а также Данте, Гольдони,
Джойса, Кафку, Байрона, Дюма, Гюго и многих других отечественных и зарубежных
писателей. Фигурируют в его стихах композиторы Моцарт, Сальери, Шопен,
Чайковский, художники Гойя, Малевич, Чюрленис, Дали, ученые Вернадский и Фрейд,
философы Цицерон, Зенон, Платон, Вольтер, Фурье, Бердяев. В поле зрения
Банникова античные герои (Ахилл, Минелай, Гекуба), персонажи классических художественных
произведений (Монте Кристо, Гамлет, Горацио, Печорин, Ассоль, Воланд, Шариков),
реальные исторические лица (Калигула, Бонапарт, Ленин, Керенский, Сталин, Минин
и Пожарский, Тимур Тамерлан). И конечно же, многократно появляются в стихах
Банникова Иисус Христос, Адам, Ева, Каин, Авель, Иуда, кроме того – Будда, а
также Зевс, Аполлон и другие боги эллинского пантеона. Все это смешивается в
причудливых оригинальных сочетаниях, приобретающих символическое звучание и
выражающих зачастую глубокий, иногда многоплановый смысл.
Банников часто
прибегает к скрытому цитированию: как просто употребляя в своем тексте
конкретную общеизвестную формулировку, так и обращаясь к существу сложного
образа, созданного предшественниками. Готовые формулировки поэт иногда
использует в тексте в их первоначальном виде и значении, активизируя таким
образом ассоциативный ряд читателя:
Ах, эти
путанные будни, не то что рельсы в два ряда –
Такие
будни не забудет никто, нигде и никогда.
(«Пятничные медитации»)
В стихотворении
«Твой мир?» среди прочих этого мира «деяний», его с различных сторон
характеризующих, говорится «Окрасится ярким багрянцем».
В других случаях скрытая цитата «дополняется», применяется в вопросительной или
отрицательной форме, превращаясь таким образом в фон, оттеняющий и усиливающий
смысл всего высказывания, в которое цитата входит. В цитированном выше
стихотворении «Как жалко, что уже», опираясь на известное библейское
утверждение, а точнее, отталкиваясь от него поэт предлагает свою, несколько
еретическую версию происхождения если не мира в целом, то самого в этом мире, с
его точки зрения, главного – художественного произведения:
Вначале было слово? Была вначале грусть –
Печаль и все такое вселенское вполне –
Ромашки и левкои, мерло и каберне.
Игрою слов слегка видоизменяя пословицы и
устойчивые выражения, Банников пишет: «Малый золотник / Дорог, как дитя,
природе-маме» («Вот мой старый крестик»), «Шумит в душе сурово брянский лес»
(«Переливание крови»), «коль хочешь в гору – люби и саночки возить» («Люби
и…»), «Полный дурак, не набитый никем ни разу» («Разница»). Число этих примеров
можно продолжить. Иногда устоявшуюся фразу – дословно или с изменением – поэт
выносит в заглавие произведений: «Отдохнешь и ты» (в данном случае автор
обращается к своему ишаку), «Не гаснут искры на ветру», «Ехал грека». Бывает,
наоборот, устоявшийся оборот завершает стихотворение, становится его последней
строкой, сущностно перекликающейся с названием. В «Липовом стихотворении» речь,
вроде бы идет о липовых аллеях, липовом же меде, но в то же время – и об
обманчивости внешнего, видимого, «бытийного» мира, и о дурманящей мощи
внематериального начала. Завершается оно словами «Я сам обманываться рад».
Банникова
всегда особенно привлекала отечественная поэзия начала ХХ века. Уже говорилось
о его исключительном интересе к личности и творчеству М. Цветаевой. Бахыт
Кенжеев в аннотации к одному из сборников Геннадия писал о творческом родстве
автора с молодым Маяковским, отмечая некоторую «футуристичность» творческой
манеры Банникова. Но едва ли не самой ключевой фигурой, своеобразным маяком для
творчества Геннадия является, по его собственному признанию, Леонид Пастернак.
Этот маяк зажегся ещё в школьные годы, когда на задание учителя литературы
написать о своём любимом поэте был выбран именно Пастернак (о котором в 60-е
годы ХХ столетия в школе даже не упоминали).
В своих стихах Банников неоднократно
обращается к знаменитым строкам Пастернака, используя в качестве «ключевых
слов» – «февраль», «чернила», «плакать». В стихотворении «Еси на небеси»
говорится:
Остается ждать, терпеть и плакать –
Мне б
чернил, еси на небеси…
Побегу
бездомною собакой
В свой
февраль…
Хватило
б только сил.
Несколько дальше по форме от изначального текста, но с глубокой внутренней к
нему привязкой звучит: «Залит чернилами февраль. Залит по горло. / Но
поэтический аврал еще не начат…» («Залит чернилами февраль»).
Выражение «после
дождичка в четверг» Банников обыгрывает в стихах «Пятничные медитации», «По
четвергам дожди у нас к стихам» и «Июля ради…» Последнее так и завершается: «А
после дождичка – понятно – / наступит время четверга».
С глубокой
горечью констатирует поэт ограниченность возможностей человека в сфере
духовного поиска. И именно в преодолении этой ограниченности видит он высшее
предназначение и смысл существования истинного homo sapiens. В стихотворении
«Забытая планета» Банников пишет:
Ты
никогда не станешь Богом, и я не стану...
Нас, в
принципе, таких немного, что очень странно –
Одна
забытая планета – Конфуций, Будда...
Другой
такой планеты где-то уже не будет.
Нам
дали многое, быть может, оно под спудом
Лежит.
И в этом смысле Боже – и.о.Иуды.
А в
этот час в созвездьях Рака и Скорпиона
Готовят
к запуску корабль во время оно,
Где
спит в закрытой табакерке кавказский пленник
Без
божества, без слёз, без веры, без вдохновений.
Кочевая судьба
геолога не лишила Банникова желания путешествовать. Посещение различных
интересных мест планеты для поэта значит много больше, чем просто перемещение в
пространстве и получение информации о культурно-исторических памятниках. Каждое
путешествие для него – сакрально мистический акт приобщения к самым основам
бытия и таинствам мироустройства. При этом большое значение имеет способ
передвижения, каждый из которых сакрален по-своему. В самолетных перелетах
автор видит приобщение человека к божественным возможностям для постижения
высших смыслов. В стихотворении «Самолётные люди» он утверждает, что это особая
порода людей со своим особым же предназначением в жизни:
Центробежная сила всё сильней и сильней,
Нас не
трогают зимы на земных полюсах.
Самолётные люди до скончания дней –
Мы
подобны Иуде на седьмых небесах…
В посвященном той же теме «ХитрОусском
стишке» он напишет уже о себе лично :
Люблю я
за что-то свою быстротечность, не жалуюсь я на судьбу.
Люблю я
полёты во сне и, конечно, полёты люблю наяву.
Гермес
подарил мне когда-то сандалии, к пернатым меня приобщил.
Сказал,
что отныне воздушные дали мне будут не «бул» и не «щир».
На самолете, лирический герой словно отрешается от земных проблем, поднимается
над ними: «И я уже Бог почти в расцвете осенних лет – / Взлечу выше всех
кручин, причин, облаков, сует» («Мокрое от слез»).
Иное дело –
поезд. Путешествие по железной дороге для Банникова – метафора собственно
жизненного пути. Стоя у открытого окна и вглядываясь в голубые дали, его
лирический герой чувствует, «что каждое мгновенье / Проносится как пуля у
виска» («Перебираю спутанные рельсы»). Перемещение наземным транспортом – в
отличие от воздушного – предполагает активную позицию путешественника в выборе
маршрута и его осуществлении, но зато допускает и возможность ошибки. Есть
вероятность попасть не туда, куда следует или же собственными усилиями этого
избежать. Поэтому пассажиру важно понять, как и куда он движется, а пассивное
поведение здесь неуместно:
Запоздалый вокзал скорый поезд подал - он умчался, как к морю вода...
Я в
зелёном вагончике тихо сижу, непонятно – восторг или жуть…
Я не
знаю зачем, и не знаю куда нынче ходят зимой поезда.
«Зимний
поезд»
География
путешествий поэта обширна: Каспий и Карпаты, Брюссель и Каталония, Тюмень и
Сахалин, Техас и Кайкос, Стамбул и Барселона, Каир и Париж – далеко не полный
список его перемещений, описанных в стихах. Но особенно сильное, неотразимое
впечатление произвела на повидавшего к тому времени немало Банникова Святая
Земля – Израиль. Впечатления от этой поездки легли в основу целого цикла
стихотворений, так и озаглавленного «Израильская тетрадь». Человек, далекий от
религии, он был заворожен духом Старого города, очарован его атмосферой. Одно
из лучших стихотворений этого цикла «На Виа Долороса суета» призывает воспарить
над обыденностью, обратиться к вечным ценностям
Сплетение религий и культур,
Смятение трагедий и надежд...
Когда я
от реальностей уйду
Утешь
меня, вселенная, утешь...
У ног
моих не спит Иерусалим,
На Виа
Долороса суета –
Пройти
с крестом по улице самим
Нам
надо всем до божьего суда.
Под
аритмию бешеных сердец
Здесь
стены плачут долгие века...
Нам так
была нужна благая весть,
Пускай
религиозная слегка.
Ночь, проведенная на «Мертвом море произвела на поэта сильнейшее эстетическое
впечатление, и даже повергла в мистическое настроение: ему привиделось, что в
номер к нему приходила… сама смерть.
Вопрос Бога и
веры очень важен в творчестве Геннадия. При его естественнонаучном образовании
и, как уже сказано, атеистическом мировоззрении – поиски нравственных основ и
идеалов составляют важнейшую тему его размышлений. Стихотворение «Рождественское
утро» в этом смысле является программным для поэта:
Уже
давно придумал кто-то Бога.
И
правильно - ну, что мы без молитв?
Нам,
собственно, и надо-то немного:
Поговорить, когда душа болит.
В
размере жизнь от Пасхи и до Пасхи,
От
Рождества и вновь до Рождества…
И нету
смысла что-то делать наспех,
И не
резон выпендриваться нам.
Волшебные рождественские ночи,
Предутренний нежнейший угомон...
Нелепая
сентенция проскочит –
«И,
слава Богу, что придуман Он».
Натура
творческая, Банников интересуется не только реальными, но и виртуальными
путешествиями. В стихотворении «Под толстым слоем облаков» он рассказывает, как
побывал на Луне. В другом – «За пределы бытия» – повествует о своем визите в
преисподнюю:
Вниз
найду крутые сходни,
Там
Плутон – и бог, и царь.
Прошвырнусь по Преисподней
От
начала до конца!
Прогулка по преисподней для поэта не экстремальное развлечение, а способ
внутреннего обновления, нравственного очищения. Он иронически высказывает
пожелание: «Пусть комар меня немного забодает, / Чтобы дух мой опрокинувшийся
ожил» («Навзничь») и даже вполне серьезно призывает: «Давайте иногда умирать, /
Чтоб жизни вкус обратно вернуть» («Я принял смерть на Мертвом море»). Однако,
даже восстав, подобно птице Феникс из пепла, поэт, по мысли Банникова,
сохраняет свою сущность. «Себя заменить для себя, к сожалению, некем», – пишет
он в стихотворении «Как такое могло случиться?», открывающем последний по
времени сборник. Эта книга получила метафорическое название «ХризантЕ»
(Алма-Ата, 2012). В нее вошли, в основном, стихи трех-четырех последних лет.
Конкретного произведения, которое дало бы сборнику название, у поэта нет. Но из
стихотворения «Уж давно хризанте…» однозначно следует, что имеется в виду
определенное время жизни – по ощущению автора – ее ранняя осень. Цветок – это
воплощение красоты. А красота, как мы знаем от Достоевского, спасёт наш мир.
Неоконченность слова (но образ цветка при этом читается однозначно) говорит о
незаконченности общего действа – мы ещё не закончили свой путь, мы ещё не всё
сказали и сделали, нас что-то ждёт впереди. Т.е. характерное для Банникова
неоконченное заглавие с выразительным многоточием в конце словно приглашает к
вариативному прочтению смыслов. Это же относится к стихам «Подумалось…»,
«Жду, пока…», «Сугроб, еще сугроб…» и др. Автор не говорит конкретно, о чем
именно подумалось его лирическому герою, чего на самом деле он терпеливо ждет,
что, в действительности означает для него нагромождение сугробов. Причины,
породившие эти ассоциации, сугубо индивидуальны, неочевидны даже, и тем более,
не директивны: предполагается возможность различного их восприятия. Многоточие
часто завершает стихотворения Банникова, оставляя мысль недосказанной,
допуская, таким образом, несколько путей ее развития: «Стихи писать в изнеможении
/ Сегодня буду до полуночи…» («Писал вчера строку последнюю), «Конечно же
будешь, / конечно же буду, / конечно же будем…» («Индиговое), «В груди
мартеновские печи / Спят в удушающем плену…» («Полночная луна»). Очень
распространено многоточие и в текстах стихов: нарочитой недосказанностью поэт
наслаивает невыраженные смыслы, создавая сложную их комбинацию:
Ощущение дороги – так похожее на грусть.
Не для
многих стиль высокий – обомлею, обольщусь.
Лето-осень,
вечер поздний – снова звезды и луна…
Я не
рядом, ты не возле… Чья та горькая вина?
Строю
глаз, питаю слабость, лезу в короб, словно груздь.
Пусть я
валенок и лапоть – ну, и ладно, ну и пусть…
Я по
струнам, ты по рунам – разбежались кто куда…
Ах,
моменто, наше, уно – между пальцами вода.
(«Между
пальцами вода»)
Еще одна форма
недоговоренного у Банникова – обрыв слова – встречается как в текстах, так и в
заглавиях, с многоточием и без него: «Перед сме…» («А ведь что-то было перед
смертью – / Перфолента, треск…»), «Дайте длинные ножницы – режу к чертовой ма.»
(«За кого же еще?).
Многоточие может
оказаться и в середине слова, в том числе, названия, придав ему дополнительный
смысл, не отменяющий предыдущего («Бурати…но!). Избыточность этого знака в
своей поэзии отмечает и сам автор: «Пора разогнать многоточья мои, / коль толку
от них никакого…» («Расписка о счастье). Хотя относительно их (не)уместности,
он, пожалуй, немного кокетливо лукавит.
Одно из самых
интересных стихов Банникова, отличающееся одновременно глубочайшим философским
содержанием и изысканнейшей формой в порядке лингво-синтаксического
эксперимента написано вообще без единого знака препинания. При этом текст
отличается тончайшей и многоплановой игрой слов:
перекатилось поле с левой руки направо
от
моего анклава с запада на восток
чуть
поменялся колер утреннего муара
сумеречный подарок мягкий удар в висок
засеребрились тени с правой руки налево
что-то
хотят наверно жизнь без желаний смерть
сумерки
пролетели черный как день Малевич
белый
как ночь Сальери лёгкая круговерть
полю не
видно края а за плечами горы
кажется
это горе снежной лавиной вниз
жизнь
это так сакрально это всегда минорно
а ведь
всему виною чей-то пустой каприз
по
дуновенью ветра лево меняет право
вот уже
всё отрава воздух любовь вода
день не
такой уж светлый вечер совсем не бравый
Еве уже
не пара старый больной Адам
кто-то
ползёт по полю с правой руки налево
юноша
или дева кто разберись поди
сил не
осталось что ли ползает на коленях
пленница или пленник ящерка крокодил
«Перекати поле»
Иногда банниковский стих можно
узнать по своеобразному построению фразы в которой каламбур, игра слов и смыслов причудливо
переплетаются и создают особенный звуковой и смысловой фон: это одна из
характернейших черт его творчества:
Но между чувств и между тем,
и между тел, и между прочим
утех всегда в пределах ночи
полно у этих и у тех.
(«Мы будем»)
Надоело летать? А ведь это диагноз!
Но с другой стороны, что вы скажете, если
По соседству с тобой сикось падает накось
И не выбросишь слов из печальнейшей песни.
(«А ведь это диагноз)
Я на последней станции трамвая,
Где старый парк давно сошёл с ума.
И я сойду - мы оба не узнаем,
Когда накроет город наш зима...
(«Мы оба не узнаем»)
Забудем старое и новое -
Неровен час мой, как ни гладь.
(«Неровен час мой»)
… длинный перекур
Без на то алаберной причины.
(Вот мой
старый крестик)
Очень часто весьма очевидные, расхожие вещи и понятия Банников может
выставить в новом оригинальном ракурсе:
Ах, как глубоко мне - подумало море...
Ах, как высоко мне! - воскликнуло небо...
(«Просторное»)
Начну с себя, открою окна настежь,
Переверну песочные часы.
Знать время вышло. Так бывает часто
В конце любой контрольной полосы.
(«Переверну
песочные часы»)
Характеристика
творчества Геннадия Банникова была бы неполной, если в который раз не упомянуть
его качество, которое стало стилем, можно даже сказать сущностью его стихов. На
обязательном философическом фоне практически всех его произведений буквально
расцветает, а порой даже витийствует ирония. Идёт ли речь о любви, политике,
природе – всегда мы чувствуем спасительный, мягкий, порой неожиданный, но, как
правило, светлый юмор. И в этом подходе к поэзии поэт полемизирует с расхожим
мнением многих критиков (вспомним статьи того же Георгия Адамовича) о гибельном,
разрушительном влиянии иронии на настоящую поэзию. Думается, что основания для
своей точки зрения Геннадий Банников приводит достаточно убедительные, прежде
всего своими произведениями. Приведём в качестве примера несколько цитат, хотя
таких цитат можно привести бесчисленное множество:
Продолжится
вселенская утеха,
Куда-то в бесконечность перейдёт.
Как далеко завет какой-то ветхий
И от ворот каких-то поворот.
(«Сахалинские конференции»)
Идут
куда-то будни наши,
Не торопясь, исподтишка –
Кого-то мысли будоражат,
А где-то колики в кишках.
(«От Фомы»)
Я мучительно жду... Рычажок
повернёшь
своим пальчиком птичьим -
Я узнаю, узнаю твой ток
изо
всех проходных электричеств.
(«Закон Ома»)
Пролетел
усталый самолёт между двух слоёв воображенья,
Шелковистый март, как чёрный кот, намотался
шарфиком на шею.
Предвкушая
мартовский экстрим - боже мой, спасите наши души! -
Задрожат проталины внутри, и душа запросится
наружу...
(«Тюменские страдания»)
Особое место в жизни и творчестве
Банникова-поэта занимает Алма-Ата – фактически, его «малая родина», город, без
преувеличения ставший для него главным, судьбоносным. По словам самого поэта –
«тёплый, ласковый, в буквальном и переносном смысле город». Алма-Ате Банников
посвящает цикл из 8 стихотворений «Алма-атинские сказки» и мемуарную
прозаическую зарисовку «Алма-атинское детство». В заглавие стихотворений имя
города выносится редко («Осень в Алма-Ате»). Но в текстах разбросано множество
деталей, указывающих, что речь идет именно об этом городе, его районах и
окрестностях: «Тещин Язык, <…>/ Там большая луна закатилась за цирк» («В
этом городе женщины сводят луну), «Я поселился на окраине, в Орбите» («Чёрт
сломит шею на куличках городских»), «Ущелье, где когда-то шел Тимур» («Боярышник,
кизил и облепиха»). Самое главное впечатление автора от Алма-Аты своего детства
– ощущение основательной, неспешной, вальяжной жизни, ощущение простора,
свободы и лёгкого дыхания. По мнению Банникова – современная Алма-Ата это уже
совсем другой город, никоим образом не хуже, просто – иной, возможно, гораздо
больше отвечающий вызовам времени, но в отдельных районах («в каком-нибудь
глухом переулке») сохраняющий еще дух той прежней Алма-Аты.
Одно из
стихотворений поэт называет «Докопаться до сути – больно», однако, сам он, при
всей поверхностной легкости восприятия жизни, именно к этому и стремится.
Выражения «гамбургский счет», «тритейский суд» фигурируют в его произведениях:
Банников постоянно оценивает себя, а в последнее время, отчетливо позиционируя
текущий период жизни, как ее осень – подводит итоги и просматривает варианты
достойного завершения земного пути: «Сердце устало, жизнь пролетела. / Стылое
сердце не растревожишь» «Дую на воду»), «Я живу и живу, впрочем в этом уже /
Нету даже куриного смысла» («Привиденье меж ребер вступило») «Жизнь моя –
сплошная нота бене, / Хорошо б не скукситься в конце…» («Вздрогнули третейские
весы»).
В то же время
поэтические тексты Банникова отражают авторское чувство собственного достоинства
и мощнейший творческий потенциал, далеко еще не растраченный. Он прямо
предупреждает: «Условности и крайности порвем, Не пожалев об этом ни на грамм»
(«Поздней осени»), а в стихотворении «Где-то внутри» пишет:
Матрица
не отпустит за окоем
Бледной
и сомневающейся судьбы…
Хватит,
поразглагольствовали, подъем!
К черту
все сослагательные «кабы»
Лучшее
доказательство того, что поэт не только продолжает творить, но и совершенствует
свое мастерство – новые его стихи. Боль за родную землю, предчувствие
катастрофы, вплоть до апокалипсиса, связанные с сегодняшним днём России не
отпускают Банникова в последние дни. Свою глубоко гражданскую по сути позицию
(готовность активно действовать и принимать на себя ответственность) он часто
излагает опять таки с заметной долей иронии, хотя и горькой. Мужественно
преодолевает накатывающее иногда ощущение безнадежности борьбы и даже
бессмысленности бытия. И продолжает писать, пытаясь в стихах осмыслить и
особенности нынешнего времени, и свое место в нем.
Кто назвал нас
глупой, серой стаей? -
Нас они заставили
силком.
Я другой такой страны
не знаю,
Где Икара держат
дураком.
Наше время - точно
знаю - деньги.
Не любовь, не родина,
не мать...
Я - из стерхов, тех,
кого частенько
Заставляют с барином
летать.
Двое неприкаянных упали...
Кто сказал, что пух у нас земля?
Ни голов, ни перьев не считали
По давно не кошенным полям.
(«Я - из стерхов»)
Горькие, хотя и справедливые слова в адрес родной
страны, своего времени и даже человечества в целом вовсе не показатель, в
данном случае, мезантропии автора или отсутствия у него патриотизма.
Принципиально избегая ложного пафоса, отказываясь от искусственного оптимизма, Банников рационально
фиксирует (и эмоционально отрицает!) недостатки с целью их хотя бы гипотететически
возможного исправления. В большой надежде: «Оставлю след, и лучше – светлый, / Уже
бессмысленно темнить» («У черной иссиня воды»). Его поэзия, прочно базирующаяся
на сплаве аналитической мысли и трепетного живого чувства, дает все основания полагать, что надежда эта –
вполне осуществима.
М.Е. Бабичева, канд. филолог. наук, зав. сектором
специальной библиографии НИО библиографии РГБ (Москва)
